Текст 1
Отрывок из комедии Д.И.Фонвизина "Недоросль"
Задания по басне И.А. Крылова "Листы и Корни"
Текст 3
А.С. Пушкин. Капитанская дочка (отрывок)
Задания по "Капитанской дочке" А.С. Пушкина
Текст 4
М.Ю. Лермонтов "Мцыри"
3.
"Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел, благодарю.
Все лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Немного пользы вам узнать,
А душу можно ль рассказать?
Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
Я знал одной лишь думы власть,
Одну - но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы.
Я эту страсть во тьме ночной
Вскормил слезами и тоской;
Её пред небом и землей
Я ныне громко признаю
И о прощенье не молю.
4.
Старик! я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас -
Зачем?.. Угрюм и одинок,
Грозой оторванный листок,
Я вырос в сумрачных стенах
Душой дитя, судьбой монах.
Я никому не мог сказать
Священных слов «отец» и «мать».
Конечно, ты хотел, старик,
Чтоб я в обители отвык
От этих сладостных имён, -
Напрасно: звук их был рождён
Со мной. Я видел у других
Отчизну, дом, друзей, родных,
А у себя не находил
Не только милых душ - могил!
Тогда, пустых не тратя слез,
В душе я клятву произнёс:
Хотя на миг когда-нибудь
Мою пылающую грудь
Прижать с тоской к груди другой,
Хоть незнакомой, но родной.
Увы! теперь мечтанья те
Погибли в полной красоте,
И я как жил, в земле чужой
Умру рабом и сиротой.
5
Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться мне.
Я молод, молод... Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил;
Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой
В глубокой скважине стены,
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой?
Пускай теперь прекрасный свет
Тебе постыл; ты слаб, ты сед,
И от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил, старик!
Тебе есть в мире что забыть,
Ты жил, - я также мог бы жить!
Задания по "Мцыри" М.Ю. Лермонтова
Текст 5. Отрывок из комедии Н.В. Гоголя "Ревизор"
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.
Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием дают балы!
Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз - в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку - пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься, играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж - скажешь только кухарке: "На, Маврушка, шинель..." Что ж я вру - я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто'ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж... ж... ж... Иной раз и министр...
Городничий и прочие с робостью встают со своих стульев.
Мне даже на пакетах пишут: "ваше превосходительство". Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, - куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, - нет, мудрено. Кажется, и легко на вид, а рассмотришь - просто черт возьми! После видят, нечего делать, - ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Каково положение? - я спрашиваю. "Иван Александрович ступайте департаментом управлять!" Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список тоже... "Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо востро! уж я..." И точно: бывало, как прохожу через департамент, - просто землетрясенье, все дрожит и трясется как лист.
Городничий и прочие трясутся от страха. Хлестаков горячится еще сильнее.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: "Я сам себя знаю, сам." Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва... Хлестаков (быстрым, отрывистым голосом). Что такое?
Городничий. А ва-ва-ва... ва...
Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, все вздор.
Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть?.. вот и комната, и все что нужно.
Хлестаков. Вздор - отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... Я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.)
Задания по "Ревизору" Н.В. Гоголя
Текст 6. Отрывок из повести Н.В. Гоголя "Шинель"
Тут-то увидел Акакий Акакиевич, что без новой шинели нельзя обойтись, и поник совершенно духом. Как же, в самом деле, на что, на какие деньги ее сделать? Конечно, можно бы отчасти положиться на будущее награждение к празднику, но эти деньги давно уж размещены и распределены вперед. Требовалось завести новые панталоны, заплатить сапожнику старый долг за приставку новых головок к старым голенищам, да следовало заказать швее три рубахи да штуки две того белья, которое неприлично называть в печатном слоге, -- словом, все деньги совершенно должны были разойтися; и если бы даже директор был так милостив, что вместо сорока рублей наградных определил бы сорок пять или пятьдесят, то все-таки останется какой-нибудь самый вздор, который в шинельном капитале будет капля в море. ... Конечно, он знал, что Петрович и за восемьдесят рублей возьмется сделать; однако все же откуда взять эти восемьдесят рублей? Еще половину можно бы найти: половина бы отыскалась; может быть, даже немножко и больше; но где взять другую половину?.. Но прежде читателю должно узнать, где взялась первая половина. Акакий Акакиевич имел обыкновение со всякого истрачиваемого рубля откладывать по грошу в небольшой ящичек, запертый на ключ, с прорезанною в крышке дырочкой для бросания туда денег. По истечении всякого полугода он ревизовал накопившуюся медную сумму и заменял ее мелким серебром. Так продолжал он с давних пор, и, таким образом, в продолжении нескольких лет оказалось накопившейся суммы более чем на сорок рублей. Итак, половина была в руках; но где же взять другую половину? Где взять другие сорок рублей? Акакий Акакиевич думал, думал и решил, что нужно будет уменьшить обыкновенные издержки, хотя, по крайней мере, в продолжение одного года: изгнать употребление чаю по вечерам, не зажигать по вечерам свечи, а если что понадобится делать, идти в комнату к хозяйке и работать при ее свечке; ходя по улицам, ступать как можно легче и осторожнее, по камням и плитам, почти на цыпочках, чтобы таким образом не истереть скоровременно подметок; как можно реже отдавать прачке мыть белье, а чтобы не занашивалось, то всякий раз, приходя домой, скидать его и оставаться в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самим временем. Надобно сказать правду, что сначала ему было несколько трудно привыкнуть к таким ограничениям, но потом как-то привыклось и пошло на лад; даже он совершенно приучился голодать по вечерам; но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели. С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, -- и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность -- словом, все колеблющиеся и неопределенные черты. ... В продолжении каждого месяца он хотя один раз наведывался к Петровичу, чтобы поговорить о шинели, где лучше купить сукна, и какого цвета, и в какую цену, и хотя несколько озабоченный, но всегда довольный возвращался домой, помышляя, что наконец придет же время, когда все это купится и когда шинель будет сделана. Дело пошло даже скорее, чем он ожидал. Противу всякого чаяния, директор назначил Акакию Акакиевичу не сорок или сорок пять, а целых шестьдесят рублей; уж предчувствовал ли он, что Акакию Акакиевичу нужна шинель, или само собой так случилось, но только у него чрез это очутилось лишних двадцать рублей. Это обстоятельство ускорило ход дела. Еще какие-нибудь два-три месяца небольшого голодания -- и у Акакии Акакиевича набралось точно около восьмидесяти рублей. Сердце его, вообще весьма покойное, начало биться.В первый же день он отправился вместе с Петровичем в лавки. Купили сукна очень хорошего -- и не мудрено, потому что об этом думали еще за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки применяться к ценам; зато сам Петрович сказал, что лучше сукна и не бывает. На подкладку выбрали коленкору, но такого добротного и плотного, который, по словам Петровича, был еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей. Куницы не купили, потому что была, точно, дорога; а вместо ее выбрали кошку, лучшую, какая только нашлась в лавке, кошку, которую издали можно было всегда принять за куницу. Петрович провозился за шинелью всего две недели, потому что много было стеганья, а иначе она была бы готова раньше. За работу Петрович взял двенадцать рублей -- меньше никак нельзя было: все было решительно шито на шелку, двойным мелким швом, и по всякому шву Петрович потом проходил собственными зубами, вытесняя ими разные фигуры. Это было... трудно сказать, в который именно день, но, вероятно, в день самый торжественнейший в жизни Акакия Акакиевича, когда Петрович принес наконец шинель.
Задания по "Шинели" Гоголя
Текст 7. Отрывок из рассказа Л.Н. Толстого "После бала"
Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми à la Nicolas I 4 подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки.
Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт.
Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, — хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков, Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», — думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер.
— Ну, все равно, пройдитесь теперь вы с ней, — сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею.
Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство.
Задания по рассказу "После бала"
Текст 8. Стихотворение А.С. Пушкина "19 октября 1825 года"
Отрывок из комедии Д.И.Фонвизина "Недоросль"
Текст 3
А.С. Пушкин. Капитанская дочка (отрывок)
Гости выпили еще
по стакану, встали изо стола и простились с Пугачевым. Я хотел за ними
последовать, но Пугачев сказал мне: "Сиди; я хочу с тобою
переговорить". - Мы остались глаз на глаз.
Несколько минут
продолжалось обоюдное наше молчание. Пугачев смотрел на меня пристально,
изредко прищуривая левый глаз с удивительным выражением плутовства и
насмешливости. Наконец он засмеялся, и с такою непритворной веселостию, что и
я, глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему.
"Что, ваше
благородие?" - сказал он мне. - "Струсил ты, признайся, когда молодцы
мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку показалось... А
покачался бы на перекладине, если бы не твой слуга. Я тотчас узнал старого
хрыча. Ну, думал ли ты, ваше благородие, что человек, который вывел тебя к
умету, был сам великий государь? (Тут он взял на себя вид важный и
таинственный.) Ты крепко передо мною виноват" - продолжал он; - "но я
помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда
принужден я был скрываться от своих недругов. То ли еще увидишь! Так ли еще
тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с
усердием?"
Вопрос мошенника и
его дерзость показались мне так забавны, что я не мог не усмехнуться.
"Чему ты
усмехаешься? - спросил он меня нахмурясь. - "Или ты не веришь, что я
великий государь? Отвечай прямо".
Я смутился:
признать бродягу государем - был я не в состоянии: это казалось мне малодушием
непростительным. Назвать его в глаза обманщиком - было подвергнуть себя
погибели; и то, на что был я готов под виселицею в глазах всего народа и в
первом пылу негодования, теперь казалось мне бесполезной хвастливостию. Я
колебался. Пугачев мрачно ждал моего ответа. Наконец (и еще ныне с
самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга восторжествовало во мне над
слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву: Слушай; скажу тебе всю правду.
Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый: ты сам
увидел бы, что я лукавствую.
"Кто же я
таков, по твоему разумению?"
- Бог тебя знает;
но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку.
Пугачев взглянул
на меня быстро. "Так ты не веришь", - сказал он, - "чтоб я был
государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину
Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не
отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне
верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты
думаешь?"
- Нет, - отвечал я
с твердостию. - Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе
служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в
Оренбург.
Пугачев задумался.
"А коли отпущу" - сказал он - "так обещаешься ли по крайней мере
против меня не служить?"
- Как могу тебе в
этом обещаться? - отвечал я. - Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя
- пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от
своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя
понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня - спасибо; казнишь - бог
тебя судья; а я сказал тебе правду.
"Моя искренность поразила Пугачева. "Так
и быть" - сказал он, ударя меня по плечу. - "Казнить так казнить, миловать
так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь. Завтра
приходи со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрема
клонит".Задания по "Капитанской дочке" А.С. Пушкина
Текст 4
М.Ю. Лермонтов "Мцыри"
3.
"Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел, благодарю.
Все лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Немного пользы вам узнать,
А душу можно ль рассказать?
Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
Я знал одной лишь думы власть,
Одну - но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы.
Я эту страсть во тьме ночной
Вскормил слезами и тоской;
Её пред небом и землей
Я ныне громко признаю
И о прощенье не молю.
4.
Старик! я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас -
Зачем?.. Угрюм и одинок,
Грозой оторванный листок,
Я вырос в сумрачных стенах
Душой дитя, судьбой монах.
Я никому не мог сказать
Священных слов «отец» и «мать».
Конечно, ты хотел, старик,
Чтоб я в обители отвык
От этих сладостных имён, -
Напрасно: звук их был рождён
Со мной. Я видел у других
Отчизну, дом, друзей, родных,
А у себя не находил
Не только милых душ - могил!
Тогда, пустых не тратя слез,
В душе я клятву произнёс:
Хотя на миг когда-нибудь
Мою пылающую грудь
Прижать с тоской к груди другой,
Хоть незнакомой, но родной.
Увы! теперь мечтанья те
Погибли в полной красоте,
И я как жил, в земле чужой
Умру рабом и сиротой.
5
Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться мне.
Я молод, молод... Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил;
Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой
В глубокой скважине стены,
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой?
Пускай теперь прекрасный свет
Тебе постыл; ты слаб, ты сед,
И от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил, старик!
Тебе есть в мире что забыть,
Ты жил, - я также мог бы жить!
Задания по "Мцыри" М.Ю. Лермонтова
Текст 5. Отрывок из комедии Н.В. Гоголя "Ревизор"
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.
Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием дают балы!
Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз - в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку - пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься, играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж - скажешь только кухарке: "На, Маврушка, шинель..." Что ж я вру - я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто'ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж... ж... ж... Иной раз и министр...
Городничий и прочие с робостью встают со своих стульев.
Мне даже на пакетах пишут: "ваше превосходительство". Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, - куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, - нет, мудрено. Кажется, и легко на вид, а рассмотришь - просто черт возьми! После видят, нечего делать, - ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Каково положение? - я спрашиваю. "Иван Александрович ступайте департаментом управлять!" Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список тоже... "Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо востро! уж я..." И точно: бывало, как прохожу через департамент, - просто землетрясенье, все дрожит и трясется как лист.
Городничий и прочие трясутся от страха. Хлестаков горячится еще сильнее.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: "Я сам себя знаю, сам." Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва... Хлестаков (быстрым, отрывистым голосом). Что такое?
Городничий. А ва-ва-ва... ва...
Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, все вздор.
Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть?.. вот и комната, и все что нужно.
Хлестаков. Вздор - отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... Я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.)
Задания по "Ревизору" Н.В. Гоголя
Текст 6. Отрывок из повести Н.В. Гоголя "Шинель"
Тут-то увидел Акакий Акакиевич, что без новой шинели нельзя обойтись, и поник совершенно духом. Как же, в самом деле, на что, на какие деньги ее сделать? Конечно, можно бы отчасти положиться на будущее награждение к празднику, но эти деньги давно уж размещены и распределены вперед. Требовалось завести новые панталоны, заплатить сапожнику старый долг за приставку новых головок к старым голенищам, да следовало заказать швее три рубахи да штуки две того белья, которое неприлично называть в печатном слоге, -- словом, все деньги совершенно должны были разойтися; и если бы даже директор был так милостив, что вместо сорока рублей наградных определил бы сорок пять или пятьдесят, то все-таки останется какой-нибудь самый вздор, который в шинельном капитале будет капля в море. ... Конечно, он знал, что Петрович и за восемьдесят рублей возьмется сделать; однако все же откуда взять эти восемьдесят рублей? Еще половину можно бы найти: половина бы отыскалась; может быть, даже немножко и больше; но где взять другую половину?.. Но прежде читателю должно узнать, где взялась первая половина. Акакий Акакиевич имел обыкновение со всякого истрачиваемого рубля откладывать по грошу в небольшой ящичек, запертый на ключ, с прорезанною в крышке дырочкой для бросания туда денег. По истечении всякого полугода он ревизовал накопившуюся медную сумму и заменял ее мелким серебром. Так продолжал он с давних пор, и, таким образом, в продолжении нескольких лет оказалось накопившейся суммы более чем на сорок рублей. Итак, половина была в руках; но где же взять другую половину? Где взять другие сорок рублей? Акакий Акакиевич думал, думал и решил, что нужно будет уменьшить обыкновенные издержки, хотя, по крайней мере, в продолжение одного года: изгнать употребление чаю по вечерам, не зажигать по вечерам свечи, а если что понадобится делать, идти в комнату к хозяйке и работать при ее свечке; ходя по улицам, ступать как можно легче и осторожнее, по камням и плитам, почти на цыпочках, чтобы таким образом не истереть скоровременно подметок; как можно реже отдавать прачке мыть белье, а чтобы не занашивалось, то всякий раз, приходя домой, скидать его и оставаться в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самим временем. Надобно сказать правду, что сначала ему было несколько трудно привыкнуть к таким ограничениям, но потом как-то привыклось и пошло на лад; даже он совершенно приучился голодать по вечерам; но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели. С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, -- и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность -- словом, все колеблющиеся и неопределенные черты. ... В продолжении каждого месяца он хотя один раз наведывался к Петровичу, чтобы поговорить о шинели, где лучше купить сукна, и какого цвета, и в какую цену, и хотя несколько озабоченный, но всегда довольный возвращался домой, помышляя, что наконец придет же время, когда все это купится и когда шинель будет сделана. Дело пошло даже скорее, чем он ожидал. Противу всякого чаяния, директор назначил Акакию Акакиевичу не сорок или сорок пять, а целых шестьдесят рублей; уж предчувствовал ли он, что Акакию Акакиевичу нужна шинель, или само собой так случилось, но только у него чрез это очутилось лишних двадцать рублей. Это обстоятельство ускорило ход дела. Еще какие-нибудь два-три месяца небольшого голодания -- и у Акакии Акакиевича набралось точно около восьмидесяти рублей. Сердце его, вообще весьма покойное, начало биться.В первый же день он отправился вместе с Петровичем в лавки. Купили сукна очень хорошего -- и не мудрено, потому что об этом думали еще за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки применяться к ценам; зато сам Петрович сказал, что лучше сукна и не бывает. На подкладку выбрали коленкору, но такого добротного и плотного, который, по словам Петровича, был еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей. Куницы не купили, потому что была, точно, дорога; а вместо ее выбрали кошку, лучшую, какая только нашлась в лавке, кошку, которую издали можно было всегда принять за куницу. Петрович провозился за шинелью всего две недели, потому что много было стеганья, а иначе она была бы готова раньше. За работу Петрович взял двенадцать рублей -- меньше никак нельзя было: все было решительно шито на шелку, двойным мелким швом, и по всякому шву Петрович потом проходил собственными зубами, вытесняя ими разные фигуры. Это было... трудно сказать, в который именно день, но, вероятно, в день самый торжественнейший в жизни Акакия Акакиевича, когда Петрович принес наконец шинель.
Задания по "Шинели" Гоголя
Текст 7. Отрывок из рассказа Л.Н. Толстого "После бала"
Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми à la Nicolas I 4 подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки.
Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт.
Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, — хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков, Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», — думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер.
— Ну, все равно, пройдитесь теперь вы с ней, — сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею.
Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство.
Задания по рассказу "После бала"
Текст 8. Стихотворение А.С. Пушкина "19 октября 1825 года"
Роняет лес багряный свой убор, Сребрит мороз увянувшее поле, Проглянет день как будто поневоле, И скроется за край окружных гор. Пылай, камин, в моей пустынной келье; А ты, вино, осенней стужи друг, Пролей мне в грудь отрадное похмелье, Минутное забвенье горьких мук. Печален я: со мною друга нет, С кем долгую запил бы я разлуку, Кому бы мог пожать от сердца руку И пожелать веселых много лет. Я пью один; вотще воображенье Вокруг меня товарищей зовет; Знакомое не слышно приближенье, И милого душа моя не ждет. Я пью один, и на брегах Невы Меня друзья сегодня именуют... Но многие ль и там из вас пируют? Еще кого не досчитались вы? Кто изменил пленительной привычке? Кого от вас увлек холодный свет? Чей глас умолк на братской перекличке? Кто не пришел? Кого меж вами нет? Он не пришел, кудрявый наш певец, С огнем в очах, с гитарой сладкогласной: Под миртами Италии прекрасной Он тихо спит, и дружеский резец Не начертал над русскою могилой Слов несколько на языке родном, Чтоб некогда нашел привет унылый Сын севера, бродя в краю чужом. Сидишь ли ты в кругу своих друзей, Чужих небес любовник беспокойный? Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полунощных морей? Счастливый путь!.. С лицейского порога Ты на корабль перешагнул шутя, И с той поры в морях твоя дорога, О, волн и бурь любимое дитя! Ты сохранил в блуждающей судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы: Лицейский шум, лицейские забавы Средь бурных волн мечталися тебе; Ты простирал из-за моря нам руку, Ты нас одних в младой душе носил И повторял: "На долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!" Друзья мои, прекрасен наш союз! Он как душа неразделим и вечен - Неколебим, свободен и беспечен, Срастался он под сенью дружных муз. Куда бы нас ни бросила судьбина, И счастие куда б ни повело, Все те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село. Из края в край преследуем грозой, Запутанный в сетях судьбы суровой, Я с трепетом на лоно дружбы новой, Устав, приник ласкающей главой... С мольбой моей печальной и мятежной, С доверчивой надеждой первых лет, Друзьям иным душой предался нежной; Но горек был небратский их привет. И ныне здесь, в забытой сей глуши, В обители пустынных вьюг и хлада, Мне сладкая готовилась отрада: Троих из вас, друзей моей души, Здесь обнял я. Поэта дом опальный, О Пущин мой, ты первый посетил; Ты усладил изгнанья день печальный, Ты в день его Лицея превратил. Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, Хвала тебе - фортуны блеск холодный Не изменил души твоей свободной: Все тот же ты для чести и друзей. Нам разный путь судьбой назначен строгой; Ступая в жизнь, мы быстро разошлись: Но невзначай проселочной дорогой Мы встретились и братски обнялись. Когда постиг меня судьбины гнев, Для всех чужой, как сирота бездомный, Под бурею главой поник я томной И ждал тебя, вещун пермесских дев, И ты пришел, сын лени вдохновенный, О Дельвиг мой: твой голос пробудил Сердечный жар, так долго усыпленный, И бодро я судьбу благословил. С младенчества дух песен в нас горел, И дивное волненье мы познали; С младенчества две музы к нам летали, И сладок был их лаской наш удел: Но я любил уже рукоплесканья, Ты, гордый, пел для муз и для души; Свой дар как жизнь я тратил без вниманья, Ты гений свой воспитывал в тиши. Служенье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво: Но юность нам советует лукаво, И шумные нас радуют мечты... Опомнимся - но поздно! и уныло Глядим назад, следов не видя там. Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было, Мой брат родной по музе, по судьбам? Пора, пора! душевных наших мук Не стоит мир; оставим заблужденья! Сокроем жизнь под сень уединенья! Я жду тебя, мой запоздалый друг - Приди; огнем волшебного рассказа Сердечные преданья оживи; Поговорим о бурных днях Кавказа, О Шиллере, о славе, о любви. Пора и мне... пируйте, о друзья! Предчувствую отрадное свиданье; Запомните ж поэта предсказанье: Промчится год, и с вами снова я, Исполнится завет моих мечтаний; Промчится год, и я явлюся к вам! О, сколько слез и сколько восклицаний, И сколько чаш, подъятых к небесам! И первую полней, друзья, полней! И всю до дна в честь нашего союза! Благослови, ликующая муза, Благослови: да здравствует Лицей! Наставникам, хранившим юность нашу, Всем честию, и мертвым и живым, К устам подъяв признательную чашу, Не помня зла, за благо воздадим. Полней, полней! и, сердцем возгоря, Опять до дна, до капли выпивайте! Но за кого? о други, угадайте... Ура, наш царь! так! выпьем за царя. Он человек! им властвует мгновенье. Он раб молвы, сомнений и страстей; Простим ему неправое гоненье: Он взял Париж, он основал Лицей. Пируйте же, пока еще мы тут! Увы, наш круг час от часу редеет; Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет; Судьба глядит, мы вянем; дни бегут; Невидимо склоняясь и хладея, Мы близимся к началу своему... Кому ж из нас под старость день Лицея Торжествовать придется одному? Несчастный друг! средь новых поколений Докучный гость и лишний, и чужой, Он вспомнит нас и дни соединений, Закрыв глаза дрожащею рукой... Пускай же он с отрадой хоть печальной Тогда сей день за чашей проведет, Как ныне я, затворник ваш опальный, Его провел без горя и забот. Задания по стихотворению "19 октября 1825" | |
| Текст 9. А.С. Пушкин "К***"
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,Звучал мне долго голос нежный И снились милые черты.
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,И я забыл твой голос нежный, Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни моиБез божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновьИ божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь. Задания по стихотворению А.С. Пушкина "К***" Текст 10. Отрывок из сатирического романа М.Е. Салтыкова-Щедрина "История одного города" Был, говорит он, в древности народ, головотяпами именуемый, и жил он далеко на севере, там, где греческие и римские историки и географы предполагали существование Гиперборейского моря. Головотяпами же прозывались эти люди оттого, что имели привычку "тяпать" головами обо все, что бы ни встретилось на пути. Стена попадется -- об стену тяпают; богу молиться начнут -- об пол тяпают. По соседству с головотяпами жило множество независимых племен*, но только замечательнейшие из них поименованы летописцем, а именно: моржееды, лукоеды, гущееды, клюковники, куралесы, вертячие бобы, лягушечники, лапотники, чернонёбые, долбежники, проломленные головы, слепороды, губошлепы, вислоухие, кособрюхие, ряпушники, заугольники, крошевники и рукосуи. Ни вероисповедания, ни образа правления эти племена не имели, заменяя все сие тем, что постоянно враждовали между собою. Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли "да будет мне стыдно", и были наперед уверены, что "стыд глаза не выест". Таким образом взаимно разорили они свои земли, взаимно надругались над своими женами и девами и в то же время гордились тем, что радушны и гостеприимны. Но когда дошли до того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не стало ни жен, ни дев, и нечем было "людской завод" продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум. Поняли, что кому-нибудь да надо верх взять, и послали сказать соседям: будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает. "Хитро это они сделали, -- говорит летописец, -- знали, что головы у них на плечах растут крепкие -- вот и предложили". И действительно, как только простодушные соседи согласились на коварное предложение, так сейчас же головотяпы их всех, с божьею помощью, перетяпали. Первые уступили слепороды и рукосуи; больше других держались гущееды, ряпушники и кособрюхие. Чтобы одолеть последних, вынуждены были даже прибегнуть к хитрости. А именно: в день битвы, когда обе стороны встали друг против друга стеной, головотяпы, неуверенные в успешном исходе своего дела, прибегли к колдовству: пустили на кособрюхих солнышко. Солнышко-то и само по себе так стояло, что должно было светить кособрюхим в глаза, но головотяпы, чтобы придать этому делу вид колдовства, стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы, и солнышко заодно с нами. Однако кособрюхие не сразу испугались, а сначала тоже догадались: высыпали из мешков толокно и стали ловить солнышко мешками. Но изловить не изловили, и только тогда, увидев, что правда на стороне головотяпов, принесли повинную. Собрав воедино куралесов, гущеедов и прочие племена, головотяпы начали устраиваться внутри, с очевидною целью добиться какого-нибудь порядка. Истории этого устройства летописец подробно не излагает, а приводит из нее лишь отдельные эпизоды. Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте утопили, потом свинью за бобра купили, да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец, утомились и стали ждать, что из этого выйдет. Задания по "Истории одного города М.Е. Салтыкова-Щедрина" Текст 11 Отрывок из рассказа А.Платонова "Возвращение"
В доме отец умылся и сел за стол. Он вытянул ноги, закрыл
глаза и почувствовал тихую радость в сердце и спокойное довольство. Война
миновала. Тысячи верст исходили его ноги за эти годы, морщины усталости лежали
на его лице, и глаза резала боль под закрытыми веками — они хотели теперь
отдыха в сумраке или во тьме.
Пока он сидел, вся его семья хлопотала в горнице и на кухне,
готовя праздничное угощение. Иванов рассматривал все предметы дома по порядку —
стенные часы, шкаф для посуды, термометр на стене, стулья, цветы на
подоконниках, русскую кухонную печь... Долго они жили здесь без него и скучали
по нем. Теперь он вернулся и смотрел на них, вновь знакомясь с каждым, как с
родственником, жившим без него в тоске и бедности. Он дышал устоявшимся родным
запахом дома — тлением дерева, теплом от тела своих детей, гарью на печной
загнетке. Этот запах был таким же и прежде, четыре года тому назад, и он не
рассеялся и не изменился без него. Нигде более Иванов не ощущал этого запаха,
хотя он бывал за войну по разным странам в сотнях жилищ; там пахло иным духом,
в котором, однако, не было свойства родного дома. Иванов вспомнил еще запах
Маши, как пахли ее волосы; но они пахли лесною листвой, незнакомой заросшей
дорогой, не домом, а снова тревожной жизнью. Что она делает сейчас и как
устроилась жить по-граждански, Маша — дочь пространщика? Бог с ней...
Иванов видел, что более всех действовал по дому Петрушка.
Мало того, что он сам работал, он и матери с Настей давал указания, что надо
делать, и что не надо, и как надо делать правильно. Настя покорно слушалась
Петрушку и уже не боялась отца, как чужого человека; у нее было живое
сосредоточенное лицо ребенка, делающего все в жизни по правде и всерьез, и
доброе сердце, потому что она не обижалась на Петрушку.
— Настька, опорожни кружку от картошечной шкурки, мне посуда
нужна...
Настя послушно освободила кружку и вымыла ее. Мать меж тем
поспешно готовила пирог-скородум, замешанный без дрожжей, чтобы посадить его в
печку, в которой Петрушка уже разжег огонь.
— Поворачивайся, мать, поворачивайся живее! — командовал
Петрушка. — Ты видишь, у меня печь наготове. Привыкла копаться, стахановка!
— Сейчас, Петруша, я сейчас, — послушно говорила мать. — Я
изюму положу, и все, отец ведь давно, наверно, не кушал изюма. Я давно изюм
берегу.
— Он ел его, — сказал Петрушка. — Нашему войску изюм тоже
дают. Наши бойцы, гляди, какие мордастые ходят, они харчи едят... Настька, чего
ты села — в гости, что ль, пришла? Чисть картошку, к обеду жарить будем на
сковородке... Одним пирогом семью не укормишь!
Пока мать готовила пирог, Петрушка посадил в печь большим
рогачом чугун со щами, чтобы не горел зря огонь, и тут же сделал указание и
самому огню в печи:
— Чего горишь по-лохматому — ишь, во все стороны ерзаешь!
Гори ровно. Грей под самую еду, даром, что ль, деревья на дрова в лесу росли..
Текст 12 Отрывок из поэмы Н. Некрасова "Русские женщины"
Княгиня (входит в станционный дом)
В Нерчинск! Закладывать скорей!
Губернатор
Пришел я - встретить вас.
Княгиня
Велите ж дать мне лошадей!
Губернатор
Прошу помедлить час. Дорога наша так дурна,
Вам нужно отдохнуть...
Княгиня
Благодарю вас! Я сильна...
Уж недалек мой путь...
Губернатор
Все ж будет верст до восьмисот,
А главная беда:
Дорога хуже тут пойдет,
Опасная езда!..
Два слова нужно вам сказать
По службе, - и притом
Имел я счастье графа знать,
Семь лет служил при нем.
Отец ваш редкий человек
По сердцу, по уму,
Запечатлев в душе навек
Признательность к нему,
К услугам дочери его
Готов я... весь я ваш...
Княгиня
Но мне не нужно ничего!
(Отворяя дверь в сени.)
Готов ли экипаж?
Губернатор
Покуда я не прикажу,
Его не подадут...
Княгиня
Так прикажите ж! Я прошу...
Губернатор
Но есть зацепка тут:
С последней почтой прислана
Бумага...
Княгиня
Что же в ней:
Уж не вернуться ль я должна?
Губернатор
Да-с, было бы верней.
Княгиня
Да кто ж прислал вам и о чем
Бумагу? что же - там
Шутили, что ли, над отцом?
Он все устроил сам!
Губернатор
Нет... не решусь я утверждать...
Но путь еще далек...
Княгиня
Так что же даром и болтать!
Готов ли мой возок?
Губернатор
Нет! Я еще не приказал...
Княгиня! здесь я - царь!
Садитесь! Я уже сказал.
Что знал я графа встарь,
А граф... хоть он вас отпустил,
По доброте своей,
Но ваш отъезд его убил...
Вернитесь поскорей!
Княгиня
Нет! что однажды решено
Исполню до конца!
Мне вам рассказывать смешно,
Как я люблю отца,
Как любит он.
Но долг другой,
И выше и святей,
Меня зовет. Мучитель мой!
Давайте лошадей!
Губернатор
Позвольте-с. Я согласен сам,
Что дорог каждый час,
Но хорошо ль известно вам,
Что ожидает вас?
Бесплодна наша сторона,
А та - еще бедней,
Короче нашей там весна,
Зима - еще длинней.
Да-с, восемь месяцев зима
Там - знаете ли вы?
Там люди редки без клейма,
И те душой черствы;
На воле рыскают кругом
Там только варнаки;
Ужасен там тюремный дом,
Глубоки рудники.
Вам не придется с мужем быть
Минуты глаз на глаз:
В казарме общей надо жить,
А пища: хлеб да квас.
Пять тысяч каторжников там,
Озлоблены судьбой,
Заводят драки по ночам,
Убийства и разбой;
Короток им и страшен суд,
Грознее нет суда!
И вы, княгиня, вечно тут
Свидетельницей... Да!
Поверьте, вас не пощадят,
Не сжалится никто!
Пускай ваш муж - он виноват...
А вам терпеть... за что?
Княгиня
Ужасна будет, знаю я,
Жизнь мужа моего.
Пускай же будет и моя
Не радостней его!
Губернатор
Но вы не будете там жить:
Тот климат вас убьет!
Я вас обязан убедить,
Не ездите вперед!
Ах! вам ли жить в стране такой,
Где воздух у людей
Не паром - пылью ледяной
Выходит из ноздрей?
Где мрак и холод круглый год,
А в краткие жары
Непросыхающих болот
Зловредные пары?
Да... страшный край! Оттуда прочь
Бежит и зверь лесной,
Когда стосуточная ночь
Повиснет над страной...
Княгиня
Живут же люди в том краю,
Привыкну я шутя...
Губернатор
Живут? Но молодость свою
Припомните... дитя!
Здесь мать - водицей снеговой,
Родив, омоет дочь,
Малютку грозной бури вой
Баюкает всю ночь,
А будит дикий зверь, рыча
Близ хижины лесной,
Да пурга, бешено стуча
В окно, как домовой.
С глухих лесов, с пустынных рек
Сбирая дань свою,
Окреп туземный человек
С природою в бою, А вы?..
Княгиня
Пусть смерть мне суждена
Мне нечего жалеть!..
Я еду! еду! я должна
Близ мужа умереть.
Губернатор
Да, вы умрете, но сперва
Измучите того,
Чья безвозвратно голова
Погибла. Для него
Прошу: не ездите туда!
Сноснее одному,
Устав от тяжкого труда,
Прийти в свою тюрьму,
Прийти - и лечь на голый пол
И с черствым сухарем
Заснуть... а добрый сон пришел
И узник стал царем!
Летя мечтой к родным, к друзьям,
Увидя вас самих,
Проснется он к дневным трудам
И бодр, и сердцем тих,
А с вами?.. с вами не знавать
Ему счастливых грез,
В себе он будет сознавать
Причину ваших слез.
Княгиня
Ах!.. Эти речи поберечь
Вам лучше для других.
Всем вашим пыткам не извлечь
Слезы из глаз моих!
Покинув родину, друзей,
Любимого отца,
Приняв обет в душе моей
Исполнить до конца
Мой долг, - я слез не принесу
В проклятую тюрьму
Я гордость, гордость в нем спасу,
Я силы дам ему
Презренье к нашим палачам,
Сознанье правоты
Опорой верной будет нам.
Губернатор
Прекрасные мечты!
Но их достанет на пять дней.
Не век же вам грустить?
Поверьте совести моей,
Захочется вам жить.
Здесь черствый хлеб, тюрьма, позор,
Нужда и вечный гнет,
А там балы, блестящий двор,
Свобода и почет. Как знать?
Быть может, бог судил...
Понравится другой,
Закон вас права не лишил...
Княгиня
Молчите!.. Боже мой!..
Губернатор
Да, откровенно говорю,
Вернитесь лучше в свет.
Княгиня
Благодарю, благодарю
За добрый ваш совет!
И прежде был там рай земной,
А нынче этот рай
Своей заботливой рукой
Расчистил Николай.
Там люди заживо гниют
Ходячие гробы,
Мужчины - сборище Иуд,
А женщины - рабы.
Что там найду я? Ханжество,
Поруганную честь,
Нахальной дряни торжество
И подленькую месть.
Нет, в этот вырубленный лес
Меня не заманят,
Где были дубы до небес,
А нынче пни торчат!
Вернуться? жить среди клевет,
Пустых и темных дел?..
Там места нет, там друга нет
Тому, кто раз прозрел!
Нет, нет, я видеть не хочу
Продажных и тупых,
Не покажусь я палачу
Свободных и святых.
Забыть того, кто нас любил,
Вернуться - все простя?..
Губернатор
Но он же вас не пощадил?
Подумайте, дитя:
О ком тоска? к кому любовь?
Княгиня
Молчите, генерал!
Губернатор
Когда б не доблестная кровь
Текла в вас - я б молчал.
Но если рветесь вы вперед,
Не веря ничему,
Быть может, гордость вас спасет...
Достались вы ему
С богатством, с именем, с умом,
С доверчивой душой,
А он, не думая о том,
Что станется с женой,
Увлекся призраком пустым,
И - вот его судьба!..
И что ж?.. бежите вы за ним,
Как жалкая раба!
Княгиня
Нет! я не жалкая раба,
Я женщина, жена!
Пускай горька моя судьба
Я буду ей верна!
О, если б он меня забыл
Для женщины другой,
В моей душе достало б сил
Не быть его рабой!
Но знаю: к родине любовь
Соперница моя,
И если б нужно было, вновь
Ему простила б я!..
Текст 12 Отрывок из комедии А.С. Грибоедова "Горе от ума"
Фамусов
Молчать!
Ужасный век! Не знаешь,
что начать!
Все умудрились не по
летам.
А пуще дочери, да сами
добряки.
Дались нам эти языки!
Бepeм же побродяг, * и
в дом и по билетам, *
Чтоб наших дочерей
всему учить, всему -
И танцам! и пенью! и
нежностям! и вздохам!
Как будто в жены их готовим
скоморохам. *
Ты, посетитель, что? ты
здесь, сударь, к чему?
Безродного пригрел и
ввел в мое семейство,
Дал чин асессора * и
взял в секретари;
В Москву переведен
через мое содейство;
И будь не я, коптел бы
ты в Твери.
София
Я гнева вашего никак не
растолкую.
Он в доме здесь живет,
великая напасть!
Шел в комнату, попал в
другую.
Фамусов
Попал или хотел
попасть?
Да вместе вы зачем?
Нельзя, чтобы случайно.
София
Вот в чем, однако,
случай весь:
Как давиче вы с Лизой
были здесь,
Перепугал меня ваш
голос чрезвычайно,
И бросилась сюда я со
всех ног...
Фамусов
Пожалуй, на меня всю
суматоху сложит.
Не в пору голос мой
наделал им тревог!
София
По смутном сне
безделица тревожит;
Сказать вам сон:
поймете вы тогда.
Фамусов
Что за история?
София
Вам рассказать?
Фамусов
Ну да.
(Садится.)
София
Позвольте... видите
ль... сначала
Цветистый луг; и я
искала
Траву
Какую-то, не вспомню
наяву.
Вдруг милый человек,
один из тех, кого мы
Увидим - будто век
знакомы,
Явился тут со мной; и
вкрадчив, и умен,
Но робок... Знаете, кто
в бедности рожден...
Фамусов
Ах! матушка, не
довершай удара!
Кто беден, тот тебе не
пара.
София
Потом пропало все: луга
и небеса. -
Мы в темной комнате.
Для довершенья чуда
Раскрылся пол - и вы
оттуда,
Бледны, как смерть, и
дыбом волоса!
Тут с громом распахнули
двери
Какие-то не люди и не
звери,
Нас врознь - и мучили
сидевшего со мной.
Он будто мне дороже
всех сокровищ,
Хочу к нему - вы тащите
с собой:
Нас провожают стон,
рев, хохот, свист чудовищ!
Он вслед кричит!.. -
Проснулась. - Кто-то
говорит, -
Ваш голос был; что,
думаю, так рано?
Бегу сюда - и вас обоих
нахожу.
Фамусов
Да, дурен сон, как
погляжу.
Тут все есть, коли нет
обмана:
И черти и любовь, и
страхи и цветы.
Ну, сударь мой, а ты?
Молчалин
Я слышал голос ваш.
Фамусов
Забавно.
Дался им голос мой, и
как себе исправно
Всем слышится, и всех
сзывает до зари!
На голос мой спешил, за
чем же? - говори.
Текст 13 Отрывок из "Слова о полку Игореве..."
1
В Киеве далёком, на горах,
Смутный сон приснился Святославу,
И объял его великий страх,
И собрал бояр он по уставу.
– С вечера до нынешнего дня, –
Молвил князь, поникнув головою, –
На кровати тисовой меня
Покрывали чёрной пеленою.
Черпали мне синее вино,
Горькое отравленное зелье,
Сыпали жемчуг на полотно
Из колчанов вражьего изделья.
Златоверхий терем мой стоял Без конька, и, предвещая горе,
Серый ворон в Плесенске кричал
И летел, шумя, на сине-море.
2 И бояре князю отвечали: – Смутен ум твой, княже, от печали. Не твои ли два любимых чада
Либо Дону зачерпнуть шеломом?
Да напрасны были их усилья.
Посмеявшись на твои седины,
Подрубили половцы им крылья,
А самих опутали в путины. –
3
В третий день окончилась борьбы На реке кровавой, на Каяле, И погасли в небе два столба, Два светила в сумраке пропали. Вместе с ними, за море упав, Два прекрасных месяца затмились – Молодой Олег и Святослав В темноту ночную погрузились. И закрылось небо, и погас Белый свет над Русскою землею, И, как барсы лютые, на нас Кинулись поганые с войною. И воздвиглась на Хвалу Хула, И на волю вырвалось Насилье, Прянул Див на землю, и была Ночь кругом и горя изобилье. Поднялись над полем незнакомым – Поискать Тмуторокани-града Задания по отрывку из "Слова о полку Игореве" Текст 14 Стихотворение А.С. Пушкина "Море" Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.
Как друга ропот заунывный,
Как зов его в прощальный час,
Твой грустный шум, твой шум призывный
Услышал я в последний раз.
Моей души предел желанный!
Как часто по брегам твоим
Бродил я тихий и туманный,
Заветным умыслом томим!
Как я любил твои отзывы,
Глухие звуки, бездны глас,
И тишину в вечерний час,
И своенравные порывы!
Смиренный парус рыбарей,
Твоею прихотью хранимый,
Скользит отважно средь зыбей:
Но ты взыграл, неодолимый, –
И стая тонет кораблей.
Не удалось навек оставить
Мне скучный, неподвижный брег,
Тебя восторгами поздравить
И по хребтам твоим направить
Мой поэтической побег.
Ты ждал, ты звал... я был окован;
Вотще рвалась душа моя:
Могучей страстью очарован,
У берегов остался я.
О чём жалеть? Куда бы ныне
Я путь беспечный устремил?
Один предмет в твоей пустыне
Мою бы душу поразил.
Одна скала, гробница славы...
Там погружались в хладный сон
Воспоминанья величавы:
Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений.
И вслед за ним, как бури шум,
Другой от нас умчался гений,
Другой властитель наших дум.
Исчез, оплаканный свободой,
Оставя миру свой венец.
Шуми, взволнуйся непогодой:
Он был, о море, твой певец.
Твой образ был на нём означен,
Он духом создан был твоим:
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем неукротим.
Мир опустел... Теперь куда же
Меня б ты вынес, океан?
Судьба людей повсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Уж просвещенье иль тиран.
Прощай же, море! Не забуду
Твоей торжественной красы
И долго, долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы.
В леса, в пустыни молчаливы
Перенесу, тобою полн,
Твои скалы, твои заливы,
И блеск, и тень, и говор волн.
(1824)
Текст 15 Отрывок из романа А.С. Пушкина "Евгений Онегин"
XX
Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят; как одна
Безумная душа поэта
Ещё любить осуждена:
Всегда, везде одно мечтанье,
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль.
Ни охлаждающая даль,
Ни долгие лета разлуки,
Ни музам данные часы,
Ни чужеземные красы,
Ни шум веселий, ни науки
Души не изменили в нём,
Согретой девственным огнём.
XXI
Чуть отрок, Ольгою пленённый,
Сердечных мук ещё не знав,
Он был свидетель умилённый
Ее младенческих забав;
В тени хранительной дубравы
Он разделял её забавы,
И детям прочили венцы
Друзья-соседы, их отцы.
В глуши, под сению смиренной,
Невинной прелести полна,
В глазах родителей, она
Цвела, как ландыш потаенный,
Незнаемый в траве глухой
Ни мотыльками, ни пчелой.
XXII
Она поэту подарила
Младых восторгов первый сон,
И мысль об ней одушевила
Его цевницы первый стон.
Простите, игры золотые!
Он рощи полюбил густые,
Уединенье, тишину,
И ночь, и звёзды, и луну,
Луну, небесную лампаду,
Которой посвящали мы
Прогулки средь вечерней тьмы,
И слёзы, тайных мук отраду...
Но нынче видим только в ней
Замену тусклых фонарей.
Задания по отрывку из романа "Евгений Онегин"
Текст 16 Отрывок из романа М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени"
3-го июня.
Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь? К чему это женское кокетство? Вера меня любит больше, чем княжна Мери будет любить когда-нибудь; если б она мне казалась непобедимой красавицей, то, может быть, я бы завлекся трудностью предприятия...
Но ничуть не бывало! Следовательно, это не та беспокойная потребность любви, которая нас мучит в первые годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой, пока мы найдем такую, которая нас терпеть не может: тут начинается наше постоянство -
истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить линией, падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности только в невозможности достигнуть цели, то есть конца.
Из чего же я хлопочу? Из зависти к Грушницкому? Бедняжка! он вовсе ее не заслуживает. Или это следствие того скверного, но непобедимого чувства, которой заставляет нас уничтожать сладкие заблуждения ближнего, чтоб иметь мелкое удовольствие сказать ему, когда он в отчаянии будет спрашивать, чему он должен верить: «Мой друг, со мною было то же самое, и ты видишь, однако, я обедаю, ужинаю и сплю преспокойно и, надеюсь, сумею умереть без крика и слез!»
А ведь есть необъятнее наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет! Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше не способен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха не есть ли первый признак и величайшее торжество власти?
Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость. Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив; если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви. Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, a ни одна не скачет и не пенится до самого моря.
(М.Ю. Лермонтов. «Герой нашего времени»)
Текст 17 Отрывок из поэмы Н.В. Гоголя "Мертвые души"
А Чичиков от нечего делать занялся, находясь позади, рассматриваньем всего просторного его <Собакевича> оклада. Как взглянул он на его спину, широкую, как у вятских приземистых лошадей, и на ноги его, походившие на чугунные тумбы, которые ставят на тротуарах, не мог не воскликнуть внутренно: «Эк наградил-то тебя Бог! вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит!.. Родился ли ты уж так медведем, или омедведила тебя захолустная жизнь, хлебные посевы, возня с мужиками, и ты чрез них сделался то, что называют человек-кулак? Но нет: я думаю, ты всё был бы тот же, хотя бы даже воспитали тебя по моде, пустили бы в ход и жил бы ты в Петербурге, а не в захолустье. Вся разница в том, что теперь ты упишешь полбараньего бока с кашей, закусивши ватрушкою в тарелку, а тогда бы ты ел какие-нибудь котлетки с трюфелями. Да вот теперь у тебя под властью мужики: ты с ними в ладу и, конечно, их не обидишь, потому что они твои, тебе же будет хуже; а тогда бы у тебя были чиновники, которых бы ты сильно пощёлкивал, смекнувши, что они не твои же крепостные, или грабил бы ты казну! Нет, кто уж кулак, тому не разогнуться в ладонь! А разогни кулаку один или два пальца, выдет ещё хуже. Попробуй он слегка верхушек какой-нибудь науки, даст он знать потом, занявши место повиднее всем тем, которые в самом деле узнали какую-нибудь науку. Да ещё, пожалуй, скажет потом: «Дай-ка себя покажу!» Да такое выдумает мудрое постановление, что многим придётся солоно... Эх, если бы все кулаки!..»
– Готова записка, – сказал Собакевич, оборотившись.
– Готова? Пожалуйте её сюда! – он пробежал её глазами и подивился аккуратности и точности: не только было обстоятельно прописано ремесло, звание, лета и семейное состояние, но даже на полях находились особенные отметки насчёт поведения, трезвости, – словом, любо было глядеть.
– Теперь пожалуйте же задаточек, – сказал Собакевич.
– К чему же вам задаточек? Вы получите в городе за одним разом все деньги.
– Всё, знаете, так уж водится, – возразил Собакевич.
– Не знаю, как вам дать, я не взял с собою денег. Да, вот десять рублей есть.
– Что же десять! Дайте, по крайней мере, хоть пятьдесят!
Чичиков стал было отговариваться, что нет; но Собакевич так сказал утвердительно, что у него есть деньги, что он вынул ещё бумажку, сказавши:
– Пожалуй, вот вам ещё пятнадцать, итого двадцать пять. Пожалуйте только расписку.
– Да на что ж вам расписка?
– Всё, знаете, лучше расписку. Не ровен час, всё может случиться.
– Хорошо, дайте же сюда деньги!
– На что ж деньги? У меня вот они в руке! Как только напишете расписку, в ту же минуту.
– Да позвольте, как же мне писать расписку? Прежде нужно видеть деньги.
Чичиков выпустил из рук бумажки Собакевичу, который, приблизившись к столу и накрывши их пальцами левой руки, другою написал на лоскутке бумаги, что задаток двадцать пять рублей государственными ассигнациями за проданные души получил сполна. Написавши записку, он пересмотрел ещё раз ассигнации.
– Бумажка-то старенькая! – произнес он, рассматривая одну из них на свете, – немножко разорвана, ну да между приятелями нечего на это глядеть.
«Кулак, кулак! – подумал про себя Чичиков, – да ещё и бестия в придачу!»
(Н.В. Гоголь. «Мёртвые души»)
Задания по отрывку из поэмы Н.В. Гоголя "Мертвые души"
Текст 18 Отрывок из рассказа А. Солженицына "Матренин двор"
Раз, придя из школы, я застал в нашей избе гостя. Высокий
чёрный старик, сняв на колени шапку, сидел на стуле, который Матрёна выставила
ему на середину комнаты, к печке-голландке. Всё лицо его облегали густые чёрные
волосы, почти не тронутые сединой: с чёрной окладистой бородой сливались усы
густые, чёрные, так что рот был виден едва; и непрерывные бакены чёрные, едва
выказывая уши, поднимались к чёрным космам, свисавшим с темени; и ещё широкие
чёрные брови мостами были брошены друг другу навстречу. И только лоб уходил
лысым куполом в лысую просторную маковку. Во всём облике старика показалось мне
многознание и достойность. Он сидел ровно, сложив руки на посохе, посох же
отвесно уперев в пол, – сидел в положении терпеливого ожидания и, видно, мало разговаривал с Матрёной,
возившейся за перегородкой.
Когда я пришёл, он плавно повернул ко мне величавую
голову и назвал меня внезапно:
- Батюшка!… Вижу вас плохо. Сын мой учится у вас. Григорьев
Антошка…
Дальше мог бы он и не говорить… При всём моём порыве помочь
этому почтенному старику, заранее знал я и отвергал всё то бесполезное, что
скажет старик сейчас. Григорьев Антошка был круглый румяный малец из 8-го «Г»,
выглядевший, как кот после блинов. В школу он приходил как бы отдыхать, за
партой сидел и улыбался лениво. Уж тем более он никогда не готовил уроков дома.
<…> из году в год его переводили, и он ясно усвоил, что, как бы учителя
ни грозились, всё равно в конце года переведут, и не надо для этого учиться. Он
просто смеялся над нами. Он сидел в 8-м классе, однако не владел дробями и не
различал, какие бывают треугольники. По первым четвёртям он был в цепкой хватке
моих двоек – и то же ожидало его в
третьей четверти.
Но этому полуслепому старику, годному Антошке не в отцы, а в
деды и пришедшему ко мне на униженный поклон, – как было сказать теперь, что
год за годом школа его обманывала, дальше же обманывать я не могу, иначе
развалю весь класс, и превращусь в балаболку, и наплевать должен буду на весь
свой труд и звание своё?
И теперь я терпеливо объяснял ему, что запущено у сына
очень, и он в школе и дома лжёт, надо дневник проверять у него почаще и круто
браться с двух сторон.
- Да уж куда крутей, батюшка, – заверил меня гость. – Бью
его теперь, что неделя. А рука тяжёлая у меня.
В разговоре я вспомнил, что уж один раз и Матрёна сама
почему-то ходатайствовала за Антошку Григорьева, но я не спросил, что за
родственник он ей, и тоже тогда отказал. Матрёна и сейчас стала в дверях
кухоньки бессловесной просительницей.
Задания по отрывку из рассказа А.Солженицына "Матренин двор"
Текст 19 Отрывок из драмы А. Островского "Гроза" |
Борис. Ах ты, господи! Хоть бы одним глазком взглянуть на нее! В дом войти нельзя: здесь незваные не ходят. Вот жизнь-то! Живем в одном городе, почти рядом, а увидишься раз в неделю, и то в церкви либо на дороге, вот и все! Здесь что вышла замуж, что схоронили – все равно.
Молчание.
Уж совсем бы мне ее не видать: легче бы было! А то видишь урывками, да еще при людях; во сто глаз на тебя смотрят. Только сердце надрывается. Да и с собой-то не сладишь никак. Пойдешь гулять, а очутишься всегда здесь у ворот. И зачем я хожу сюда? Видеть ее никогда нельзя, а еще, пожалуй, разговор какой выйдет, ее-то в беду введешь. Ну, попал я в городок!
Идет ему навстречу Кулигин.
Кулигин. Что, сударь? Гулять изволите?
Борис. Да, гуляю себе, погода очень хороша нынче.
Кулигин. Очень хорошо, сударь, гулять теперь. Тишина, воздух отличный, из-за Волги с лугов цветами пахнет, небо чистое...
Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне – дна'.
Пойдемте, сударь, на бульвар, ни души там нет.
Борис. Пойдемте!
Кулигин. Вот какой, сударь, у нас городишко! Бульвар сделали, а не гуляют. Гуляют только по праздникам, и то один вид делают, что гуляют, а сами ходят туда наряды показывать. Только пьяного приказного и встретишь, из трактира домой плетется. Бедным гулять, сударь, некогда, у них день и ночь работа. И спят-то всего часа три в сутки. А богатые-то что делают? Ну, что бы, кажется, им не гулять, не дышать свежим воздухом? Так нет. У всех давно ворота, сударь, заперты, и собаки спущены... Вы думаете, они дело делают либо богу молятся? Нет, сударь. И не от воров они запираются, а чтоб люди не видали, как они своих домашних едят поедом да семью тиранят. И что слез льется за этими запорами, невидимых и неслышимых! Да что вам говорить, сударь! По себе можете судить. И что, сударь, за этими замками разврату темного да пьянства! И все шито да крыто – никто ничего не видит и не знает, видит только один бог! Ты, говорит, смотри, в людях меня да на улице, а до семьи моей тебе дела нет; на это, говорит, у меня есть замки, да запоры, да собаки злые. Семья, говорит, дело тайное, секретное! Знаем мы эти секреты-то! От этих секретов-то, сударь, ему только одному весело, а остальные волком воют. Да и что за секрет? Кто его не знает! Ограбить сирот, родственников, племянников, заколотить домашних так, чтобы ни об чем, что он там творит, пискнуть не смели. Вот и весь секрет. Ну, да бог с ними! А знаете, сударь, кто у нас гуляет? Молодые парни да девушки. Так эти у сна воруют часок-другой, ну и гуляют парочками.
Задания по отрывку из драмы Островского "Гроза"
Текст 20
Отрывки из романа И.А. Гончарова "Обломов"
1.
Илья Ильич лежал небрежно на диване, играя туфлей, ронял её на пол, поднимал на воздух, повертит там, она упадёт, он подхватывает с пола ногой... Вошёл Захар и стал у дверей.
2.
Текст 20
Отрывки из романа И.А. Гончарова "Обломов"
1.
Илья Ильич лежал небрежно на диване, играя туфлей, ронял её на пол, поднимал на воздух, повертит там, она упадёт, он подхватывает с пола ногой... Вошёл Захар и стал у дверей.
– Ты что? – небрежно спросил
Обломов.
Захар молчал и почти прямо, не
стороной, глядел на него.
– Ну? – спросил Обломов,
взглянув на него с удивлением. – Пирог, что ли, готов?
– Вы нашли квартиру? – спросил в
свою очередь Захар.
– Нет ещё. А что?
– Да я не всё ещё разобрал:
посуда, одежда, сундуки – всё ещё
в чулане горой стоит. Разбирать,
что ли?
– Погоди, – рассеянно сказал
Обломов, – я жду ответа из деревни.
– Стало быть, свадьба-то после
Рождества будет? – прибавил Захар.
– Какая свадьба? – вдруг встав,
спросил Обломов.
– Известно какая: ваша! –
отвечал Захар положительно, как о деле давно решённом. – Ведь вы женитесь?
– Я женюсь! На ком? – с ужасом
спросил Обломов, пожирая Захара изумлёнными глазами.
– На Ильинской барыш... – Захар
ещё не договорил, а Обломов был
у него почти на носу.
– Что ты, несчастный, кто тебе
внушил эту мысль? – патетически, сдержанным голосом воскликнул Обломов, напирая
на Захара.
– Что я за несчастный? Слава
тебе Господи! – говорил Захар, отступая к дверям. – Кто? Люди Ильинские ещё
летом сказывали.
– Цссс!.. – зашипел на него
Обломов, подняв палец вверх и грозя на Захара. – Ни слова больше!
– Разве я выдумал? – говорил
Захар.
– Ни слова! – повторил Обломов,
грозно глядя на него, и указал ему дверь.
Захар ушёл и вздохнул на все
комнаты.
Обломов не мог опомниться; он
всё стоял в одном положении,
с ужасом глядя на то место, где
был Захар, потом в отчаянии положил руки на голову и сел в кресло.
«Люди знают! – ворочалось у него
в голове. – По лакейским, по кухням, толки идут! Вот до чего дошло! Он
осмелился спросить, когда свадьба. А тётка ещё не подозревает, или если
подозревает, то, может быть, другое, недоброе... Ай, ай, ай, что она может
подумать! А я? А Ольга?»
– Несчастный, что я наделал! –
говорил он, переваливаясь на диван лицом к подушке. – Свадьба! Этот поэтический
миг в жизни любящихся, венец счастья – о нём заговорили лакеи, кучера, когда
ещё ничего не решено, когда ответа из деревни нет, когда у меня пустой
бумажник, когда квартира не найдена...
Он стал разбирать «поэтический
миг», который вдруг потерял краски, как только заговорил о нём Захар. Обломов
стал видеть другую сторону медали и мучительно переворачивался с боку на бок,
ложился на спину, вдруг вскакивал, делал три шага по комнате и опять ложился.
«Ну, не бывать добру! – думал со
страхом Захар у себя в передней. – Эк меня дёрнула нелёгкая!»
– Откуда они знают? – твердил
Обломов. – Ольга молчала, я и подумать вслух не смел, а в передней всё решили!
Вот что значит свидания наедине, поэзия утренних и вечерних зорь, страстные
взгляды и обаятельное пение! Ох, уж эти поэмы любви, никогда добром не кончаются!
Надо прежде стать под венец и тогда плавать в розовой атмосфере!.. Боже мой!
Боже мой! Бежать к тётке, взять Ольгу за руку и сказать: «Вот моя невеста!», да
не готово ничего, ответа из деревни нет, денег нет, квартиры нет! Нет, надо
выбить прежде из головы Захара эту мысль, затушить слухи, как пламя, чтоб оно
не распространилось, чтоб не было огня и дыма... Свадьба! Что такое свадьба?..»
Он было улыбнулся, вспомнив
прежний свой поэтический идеал свадьбы, длинное покрывало, померанцевую ветку,
шёпот толпы...
Но краски были уже не те: тут
же, в толпе, был грубый, неопрятный Захар и вся дворня Ильинских, ряд карет,
чужие, холодно-любопытные лица. Потом, потом мерещилось всё такое скучное,
страшное...
«Надо выбить из головы Захара
эту мысль, чтоб он счёл это за нелепость», – решил он, то судорожно волнуясь,
то мучительно задумываясь.
Через час он кликнул Захара.
Отчего не переехать! Ты так
легко судишь об этом! – говорил Обломов, оборачиваясь с креслами к Захару. – Да
ты вникнул ли хорошенько, что значит переехать – а? Верно, не вникнул?
– И так не вникнул! – смиренно
отвечал Захар, готовый во всем согласиться с барином, лишь бы не доводить дела
до патетических сцен, которые были для него хуже горькой редьки.
– Не вникнул, так слушай, да и
разбери, можно переезжать или нет. Что значит переехать? Это значит: барин уйди
на целый день, да так одетый с утра и ходи...
– Что ж, хоть бы и уйти? –
заметил Захар. – Отчего же и не отлучиться на целый день? Ведь нездорово сидеть
дома. Вон вы какие нехорошие стали! Прежде вы были как огурчик, а теперь, как
сидите, бог знает на что похожи. Походили бы по улицам, посмотрели бы на народ
или на другое что...
– Полно вздор молоть, а слушай!
– сказал Обломов. – Ходить по улицам!
– Да, право, – продолжал Захар с
большим жаром. – Вон, говорят, какое-то неслыханное чудовище привезли: его бы
поглядели. В тиатр или маскарад бы пошли, а тут бы без вас и переехали.
– Не болтай пустяков! Славно ты
заботишься о барском покое! По-твоему, шатайся целый день – тебе нужды нет, что
я пообедаю невесть где и как и не прилягу после обеда?.. Без меня они тут
перевезут! Недогляди, так и перевезут – черепки. Знаю я, – с возрастающей
убедительностью говорил Обломов, – что значит перевозка! Это значит ломка, шум;
все вещи свалят в кучу на полу: тут и чемодан, и спинка дивана, и картины, и
чубуки, и книги, и склянки какие-то, которых в другое время и не видать, а тут
черт знает откуда возьмутся! Смотри за всем, чтоб не растеряли да не
переломали... половина тут, другая на возу или на новой квартире: захочется
покурить, возьмешь трубку, а табак уже уехал... Хочешь сесть, да не на что; до
чего ни дотронулся – выпачкался; все в пыли; вымыться нечем, и ходи вон с
этакими руками, как у тебя...
– У меня руки чисты, – заметил
Захар, показывая какие-то две подошвы вместо рук.
– Ну, уж не показывай только! –
сказал Илья Ильич отворачиваясь. – А захочется пить, – продолжал Обломов, –
взял графин, да стакана нет...
– Можно и из графина напиться! –
добродушно прибавил Захар.
– Вот у вас все так: можно и не
мести, и пыли не стирать, и ковров не выколачивать. А на новой квартире, –
продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам живо представившейся ему картиной переезда,
– дня в три не разберутся, все не на своем месте: картины у стен, на полу,
калоши на постели, сапоги в одном узле с чаем да с помадой. То, глядишь, ножка
у кресла сломана, то стекло на картине разбито или диван в пятнах. Чего ни
спросишь – нет, никто не знает – где, или потеряно, или забыто на старой
квартире: беги туда...
– В ину пору раз десять взад и
вперед сбегаешь, – перебил Захар.
– Вот видишь ли! – продолжал
Обломов. – А встанешь на новой квартире утром, что за скука! Ни воды, ни
угольев нет, а зимой так холодом насидишься, настудят комнаты, а дров нет; поди
бегай, занимай...
– Еще каких соседей бог даст, –
заметил опять Захар, – от иных не то что вязанки дров – ковша воды не
допросишься.
– То-то же! – сказал Илья Ильич.
Задания по отрывкам из романа И.А. Гончарова "Обломов"
Текст 21
Отрывок из романа И.С. Тургенева "Отцы и дети"
Базаров помолчал.
— Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, — проговорил он с расстановкой, — тогда я изменю свое мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, — она такая славная, белая, — вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше?
— Полно, Евгений... послушать тебя сегодня, поневоле согласишься с теми, которые упрекают нас в отсутствии принципов.
— Ты говоришь, как твой дядя. Принципов вообще нет — ты об этом не догадался до сих пор! — а есть ощущения. Все от них зависит.
— Как так?
— Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления — в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен — и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? — тоже в силу ощущения. Это все едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу.
— Что ж? и честность — ощущение?
— Еще бы!
— Евгений! — начал печальным голосом Аркадий.
— А? что? не по вкусу? — перебил Базаров. — Нет, брат! Решился все косить — валяй и себя по ногам!.. Однако мы довольно философствовали. «Природа навевает молчание сна», — сказал Пушкин.
— Никогда он ничего подобного не сказал, — промолвил Аркадий.
— Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил.
— Пушкин никогда не был военным!
— Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России!
— Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец.
— Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того.
— Давай лучше спать! — с досадой проговорил Аркадий.
— С величайшим удовольствием, — ответил Базаров.
Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча.
— Посмотри, — сказал вдруг Аркадий, — сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полетом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мертвое — сходно с самым веселым и живым.
— О друг мой, Аркадий Николаич! — воскликнул Базаров, — об одном прошу тебя: не говори красиво.
— Я говорю, как умею... Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего ее не высказать?
— Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво — неприлично.
— Что же прилично? Ругаться?
— Э-э! да ты, я вижу, точно намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот порадовался, если б услышал тебя!
— Как ты назвал Павла Петровича?
— Я его назвал, как следует, — идиотом.
— Это, однако, нестерпимо! — воскликнул Аркадий.
— Ага! родственное чувство заговорило, — спокойно промолвил Базаров. — Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадет, вор, — это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой — и не гений... возможно ли это?
— Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, — возразил запальчиво Аркадий. — Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нем.
— Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, — преклоняюсь и умолкаю.
— Полно, пожалуйста, Евгений; мы наконец поссоримся.
— Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько — до положения раз, до истребления.
— Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем...
— Что подеремся? — подхватил Базаров. — Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров — ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло...
Базаров растопырил свои длинные и жесткие пальцы... Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться... Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость...
Задания по отрывку из романа И.С. Тургенева "Отцы и дети"
Текст 22
Отрывок из романа Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание"
Текст 23
Отрывок из романа Л.Н. Толстого "Война и мир"
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. – И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после неё там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределённая, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение.
Задания по отрывку из романа Л.Н. Толстого "Война и мир"
Текст 24
Отрывок из пьесы М.Горького "На дне"
Текст 21
Отрывок из романа И.С. Тургенева "Отцы и дети"
Базаров помолчал.
— Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, — проговорил он с расстановкой, — тогда я изменю свое мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, — она такая славная, белая, — вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше?
— Полно, Евгений... послушать тебя сегодня, поневоле согласишься с теми, которые упрекают нас в отсутствии принципов.
— Ты говоришь, как твой дядя. Принципов вообще нет — ты об этом не догадался до сих пор! — а есть ощущения. Все от них зависит.
— Как так?
— Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления — в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен — и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? — тоже в силу ощущения. Это все едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу.
— Что ж? и честность — ощущение?
— Еще бы!
— Евгений! — начал печальным голосом Аркадий.
— А? что? не по вкусу? — перебил Базаров. — Нет, брат! Решился все косить — валяй и себя по ногам!.. Однако мы довольно философствовали. «Природа навевает молчание сна», — сказал Пушкин.
— Никогда он ничего подобного не сказал, — промолвил Аркадий.
— Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил.
— Пушкин никогда не был военным!
— Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России!
— Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец.
— Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того.
— Давай лучше спать! — с досадой проговорил Аркадий.
— С величайшим удовольствием, — ответил Базаров.
Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча.
— Посмотри, — сказал вдруг Аркадий, — сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полетом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мертвое — сходно с самым веселым и живым.
— О друг мой, Аркадий Николаич! — воскликнул Базаров, — об одном прошу тебя: не говори красиво.
— Я говорю, как умею... Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего ее не высказать?
— Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво — неприлично.
— Что же прилично? Ругаться?
— Э-э! да ты, я вижу, точно намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот порадовался, если б услышал тебя!
— Как ты назвал Павла Петровича?
— Я его назвал, как следует, — идиотом.
— Это, однако, нестерпимо! — воскликнул Аркадий.
— Ага! родственное чувство заговорило, — спокойно промолвил Базаров. — Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадет, вор, — это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой — и не гений... возможно ли это?
— Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, — возразил запальчиво Аркадий. — Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нем.
— Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, — преклоняюсь и умолкаю.
— Полно, пожалуйста, Евгений; мы наконец поссоримся.
— Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько — до положения раз, до истребления.
— Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем...
— Что подеремся? — подхватил Базаров. — Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров — ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу за горло...
Базаров растопырил свои длинные и жесткие пальцы... Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться... Но лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость...
Задания по отрывку из романа И.С. Тургенева "Отцы и дети"
Текст 22
Отрывок из романа Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание"
Раскольников вышел из сарая на самый берег, сел на складенные у сарая бревна и стал глядеть на широкую и пустынную реку. С высокого берега открывалась широкая окрестность. С дальнего другого берега чуть слышно доносилась песня. Там, в облитой солнцем необозримой степи, чуть приметными точками чернелись кочевые юрты. Там была свобода и жили другие люди, совсем непохожие на здешних, там как бы самое время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его. Раскольников сидел, смотрел неподвижно, не отрываясь; мысль его переходила в грезы, в созерцание; он ни о чем не думал, но какая-то тоска волновала его и мучила.
Вдруг подле него очутилась Соня. Она подошла едва слышно и села с ним рядом. Было еще очень рано, утренний холодок еще не смягчился. На ней был ее бедный, старый бурнус и зеленый платок. Лицо ее еще носило признаки болезни, похудело, побледнело, осунулось. Она приветливо и радостно улыбнулась ему, но, по обыкновению, робко протянула ему свою руку.
Она всегда протягивала ему свою руку робко, иногда даже не подавала совсем, как бы боялась, что он оттолкнет ее. Он всегда как бы с отвращением брал ее руку, всегда точно с досадой встречал ее, иногда упорно молчал во все время ее посещения. Случалось, что она трепетала его и уходила в глубокой скорби. Но теперь их руки не разнимались; он мельком и быстро взглянул на нее, ничего не выговорил и опустил свои глаза в землю. Они были одни, их никто не видел. Конвойный на ту пору отворотился.
Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени. В первое мгновение она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него. Но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее, и что настала же, наконец, эта минута…
Они хотели было говорить, но не могли. Слезы стояли в их глазах. Они оба были бледны и худы; но в этих больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь. Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого.
Задания по отрывку из романа Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание"Текст 23
Отрывок из романа Л.Н. Толстого "Война и мир"
Ему так
ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен
казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в
сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял,
– что он не мог отвечать ему.
Да и всё
казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным
строем мысли, который вызывали в нём ослабление сил от истекшей крови,
страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей
думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять
значения, и о ещё большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять
и объяснить из живущих.
Император,
не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. – И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после неё там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределённая, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение.
Задания по отрывку из романа Л.Н. Толстого "Война и мир"
Текст 24
Отрывок из пьесы М.Горького "На дне"
Сатин. Оставь их. Барон! К черту!.. Пускай кричат... разбивают себе головы... пускай! Смысл тут есть!.. Не мешай человеку, как говорил старик... Да, это он, старая дрожжа, проквасил нам сожителей...
Клещ. Поманил их куда-то... а сам – дорогу не сказал...
Барон. Старик – шарлатан...
Настя. Врешь! Ты сам – шарлатан!
Барон. Цыц, леди!
Клещ. Правды он... не любил, старик-то... Очень против правды восставал... так и надо! Верно – какая тут правда? И без нее – дышать нечем... Вон князь... руку-то раздавил на работе... отпилить напрочь руку-то придется, слышь... вот те и правда!
Сатин (ударяя кулаком по столу). Молчать! Вы – все – скоты! Дубье... молчать о старике! (Спокойнее.) Ты, Барон, – всех хуже!.. Ты – ничего не понимаешь... и – врешь! Старик – не шарлатан! Что такое – правда? Человек – вот правда! Он это понимал... вы – нет! Вы – тупы, как кирпичи... Я – понимаю старика... да! Он врал... но – это из жалости к вам, черт вас возьми! Есть много людей, которые лгут из жалости к ближнему... я – знаю! я – читал! Красиво, вдохновенно, возбуждающе лгут!.. Есть ложь утешительная, ложь примиряющая... Ложь оправдывает ту тяжесть, которая раздавила руку рабочего... и обвиняет умирающих с голода... Я – знаю ложь! Кто слаб душой... и кто живет чужими соками – тем ложь нужна... одних она поддерживает, другие – прикрываются ею... А кто – сам себе хозяин... кто независим и не жрет чужого – зачем тому ложь? Ложь – религия рабов и хозяев... Правда – бог свободного человека!
Барон. Браво! Прекрасно сказано! Я – согласен! Ты говоришь... как порядочный человек!
Сатин. Почему же иногда шулеру не говорить хорошо, если порядочные люди... говорят, как шулера? Да... я много позабыл, но – еще кое-что знаю! Старик? Он – умница!.. Он... подействовал на меня, как кислота на старую и грязную монету... Выпьем, за его здоровье! Наливай...
Настя наливает стакан пива и дает Сатину.
(Усмехаясь.) Старик живет из себя... он на все смотрит своими глазами. Однажды я спросил его: "Дед! зачем живут люди?.." (Стараясь говорить голосом Луки и подражая его манерам.) "А – для лучшего люди-то живут, милачок! Вот, скажем, живут столяры и все – хлам-народ... И вот от них рождается столяр... такой столяр, какого подобного и не видала земля, – всех превысил, и нет ему во столярах равного. Всему он столярному делу свой облик дает... и сразу дело на двадцать лет вперед двигает... Так же и все другие... слесаря, там... сапожники и прочие рабочие люди... и все крестьяне... и даже господа – для лучшего живут! Всяк думает, что для себя проживает, ан выходит, что для лучшего! По сту лет... а может, и больше – для лучшего человека живут!"
Настя упорно смотрит в лицо Сатина. Клещ перестает работать над гармонией и тоже слушает. Барон, низко наклонив голову, тихо бьет пальцами по столу. Актер, высунувшись с печи, хочет осторожно слезть на нары.
"Все, милачок, все, как есть, для лучшего живут! Потому-то всякого человека и уважать надо... неизвестно ведь нам, кто он такой, зачем родился и чего сделать может... может, он родился-то на счастье нам... для большой нам пользы?.. Особливо же деток надо уважать... ребятишек! Ребятишкам – простор надобен! Деткам-то жить не мешайте... Деток уважьте!" (Смеется тихо.)
Пауза.
Задания по отрывку из пьесы М.Горького "На дне"
Текст 25
Стихотворение Б. Пастернака "Гамлет"
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю Твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
Задания по стихотворению Б. Пастернака "Гамлет"
Текст 26
Стихотворение А. Тарковского "Ночной дождь"
Задания по стихотворению А. Тарковского "Ночной дождь"
Текст 27
Стихотворение А. Блока "Россия"
Стихотворение Б. Пастернака "Гамлет"
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю Твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
Задания по стихотворению Б. Пастернака "Гамлет"
Текст 26
Стихотворение А. Тарковского "Ночной дождь"
То были капли дождевые,
Летящие из света в тень.
По воле случая впервые
Мы встретились в ненастный день,
И только радуги в тумане
Вокруг неярких фонарей
Поведали тебе заране
О близости любви моей,
О том, что лето миновало,
Что жизнь тревожна и светла,
И как ты ни жила, но мало,
Так мало на земле жила.
Как слёзы, капли дождевые
Светились на лице твоём,
А я ещё не знал, какие
Безумства мы переживём.
Я голос твой далёкий слышу,
Друг другу нам нельзя помочь,
И дождь всю ночь стучит о крышу,
Как и тогда стучал всю ночь.
Задания по стихотворению А. Тарковского "Ночной дождь"
Текст 27
Опять, как в годы золотые,
Три стёртых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи...
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые, –
Как слёзы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет, –
Не пропадёшь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
Ну что ж? Одной заботой боле –
Одной слезой река шумней
А ты всё та же – лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснёт в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..
Комментариев нет:
Отправить комментарий